Азербайджанский погранокруг

[Беляев Сергей Николаевич]

В первой половине 1953 года моего отца Беляева Николая Тихоновича перевели к новому месту службы. Теперь это была другая закавказская республика – Азербайджанская ССР.

Азербайджанский погранокруг

Беляев Николай Тихонович

2-я Нагорная погранкомендатура (город Ленкорань)

С прибытием в Ленкоранский погранотряд встала еще одна проблема перед нами. Был месяц март. Горные перевалы были под снегом, и дорога для машин закрыта. На свою комендатуру надо было добираться только верхом на коне, по узкой каменистой тропе. Справа каменная скала, слева – ущелье, дно которого с седла не видно.
Моя дорогая супруга мало того, что не являлась бойцом конницы Буденного, она еще и должна была через три месяца подарить мне «наследника престола». Последний довод для меня был решающим. Начал вести «мирные переговоры» со своей супругой. Тем более, что и начальство мое советовало пока не везти ее в горы, учитывая ее положение.
Договорились таким образом. Фаля едет в Баку и поживет у моей крестной, а я за это время проведу «тщательную разведку местности», о чём и будет ей доложено. На этом и порешили. Отправил я ее в Баку, а сам через пару дней с работником, у которого должен был принять участок, и коноводом двинулись верхами в путь-дорожку, в горы.
Выехали утром рано и где-то к 23:00 часам, уже в темноте, добрались до места назначения. Дорожка была ой-ой-ой! Но я выдержал, чувствовал себя бодро. Правда, как вспомню, что по этому «шоссе» мне предстоит вести мою супругу, жуть брала. Выдержит ли? Вот дума о чем.
В течение 7-10 дней я принял участок в обслуживание и уже находился в комендатуре, когда вдруг раздался телефонный звонок. Сняв трубку, я услышал голос моей супруги. На мой удивленный вопрос, как это ей из Баку удалось дозвониться до меня, жена ответила, что звонит не из Баку, а из Ленкорани, с отряда, куда она прибыла со всеми своими «шмутками».
Не давая мне опомниться, она решительным голосом заявила, что ждать, когда откроется машинная дорога, она не намерена и нечего её пугать трудной дорогой. И чтобы поставить точку на этом разговоре, заявила
-Раз ты проехал, и ничего не случилось, значит, и я проеду.
Ну, что на это скажешь и как возразишь. Она по-своему права. Я ответил единственное, чтобы она ждала моего приезда и не волновалась.
На другой день мы стали спускаться в Ленкорань, прихватив с собой заводную вьючную лошадь. Добрались без происшествий и вечером мы уже с женой держали друг друга в объятиях.
Видимо, на подготовку к путешествию в горы у нас ушло 2-3 дня. Сейчас точно не помню. За это время наш ящик с барахлом прибыл уже в Ленкорань и, получив его, сдали пока на склад до открытия машинной дороги в горы. С собой взяли только вещи первой необходимости, которые можно было разместить во вьюках на лошади.
Кроме указанной подготовки я еще получил инструктаж от начальника медицинской службы отряда подполковника Нелипы. Он, пригласив меня к себе в кабинет, поинтересовался, не приходилось ли мне раньше принимать роды. Я, естественно, ответил отрицательно. Тогда он стал разъяснять мне первичные акушерские премудрости, на что я с улыбкой, перебив его, заметил, что до этого не дойдет и диплом акушера мне не потребуется. Он все же снабдил меня какими-то таблетками, и мы мирно расстались.

Кстати, мне потом рассказали, что со своеобразной фамилией Нелипа у подполковника однажды произошел смешной случай.
У него была привычка, когда ему приносили его подчиненные на подпись документ, он, как правило, прочитав его и подписывая свою фамилию Нелипа, повторял вслух. И вот как-то недавно прибывший в санчасть для прохождения дальнейшей службы новый офицер понес документ к начальнику на подпись. Тот прочитал и, подписывая его, как обычно, сказал: «Нелипа». Офицер, услышав это, принял стойку «смирно» и четко выпалил:
-Никак нет, товарищ подполковник! Никакой липы здесь нет. Всё сущая, правда.
Этот эпизод облетел весь отряд. Все смеялись. А многие руководители в шутливой форме потом, знакомясь с принесенным на подпись документом, спрашивали: «Не липа?» И тут же раздавался обоюдный смех. Иногда этот термин употреблял и наш начальник отдела майор Ольшанский.

Итак, кони подседланы, завьючены, и мы своим небольшим караваном утром двинулись в горы. Супруга моя держалась молодцом. Пробираясь по горным тропинкам, в окружении скал и ущелий, она любовалась природой и даже иногда позволяла себе шутить и кротко улыбаться. В пути были остановки, привалы на отдых и принятие пищи.
Уже в ночной темноте добрались, наконец, до своих Калапутов. Там нас уже давно ждали. Жены офицеров комендатуры, накрыв стол, с нетерпением ждали нашего прибытия. Когда подъехали к своему жилью, мою супругу сняли с лошади, т.к. сама она уже сойти не могла, и повели в дом. Ну, а в дальнейшем как обычно в таких случаях: знакомство, рукопожатие, объятия и веселое застолье. Затем, конечно, отдых. Так началась моя служба и наша жизнь на Калапутинской комендатуре.

В мое оперативное обслуживание входили: пять линейных и одна резервная заставы, хозяйственный взвод обслуживания и штаб комендатуры. Практически по численности личного состава эта комендатура не превышала прежнюю – Зангибасарскую. Исключение составляло высокогорье и отсутствие машин. Транспорт был один – лошади, а при больших снежных заносах – собственные ноги.
Паёк был хороший, высокогорный и питания нам вполне хватало. Отопление квартир – дровишками, освещение – керосиновые лампы. Ну, а о других удобствах вроде ванной, туалета, воды и т.д. и в думах не было. В общем: «Да здравствует первобытнообщинный строй!» Но что характерно. Люди вот этих неудобств как бы и не замечали. Жили нормальной жизнью, бодрости духа не теряли, упаднических разговоров не вели, шутили. Все как один участвовали в художественной самодеятельности, которую опять пришлось «возглавить» мне.
Офицерские семьи жили дружно, всегда помогали друг другу, совместно проводили революционные и международные праздники, отмечали дни рождения, зачастую за общим столом. Офицеры комендатуры были разных национальностей, а жили как одна семья. Ни о каком национализме и великорусском шовинизме не могло быть и речи.
…..
Высокогорье. Не доводилось мне еще служить в такой местности. В лесах, чащобах, болотах – побывал. А вот высоко в горах – впервые. Природа, правда, сама по себе экзотическая. И лесу много, и другой зелени. Не слышно здесь паровозных гудков и тормозного скрежета машин. Иногда только нарушает тишину ржание лошадей.
Началась работа и первые самостоятельные объезды пограничных застав. Устанавливались и укреплялись нужные связи. Заводились знакомства.

Мы с женой занимали одну комнату квартиры, а другую – лейтенант Гаджиев с женой. Детей и у них пока не было. Кухня одна на две семьи. Жили очень дружно и столовались практически почти всегда вместе. Так что спорных моментов здесь не возникало. Время бежало незаметно, наступала пора позаботиться об отпуске, во время которого ожидалось прибавление семьи. Руководство отдела понимало эту ситуацию и в конце мая предоставило мне очередной отпуск с выездом на Вологодчину. Снег уже сошел, и машинная дорога функционировала на полную мощь.
И вот впервые я еду на родину моей супруги в г. Бабаево. Добирались мы туда поездами, происшествий в дороге никаких не произошло. (В июне родился мой старший брат Николай, прим. БСН)
…..
За время работы на Калапутинской погранкомендатуре ко мне почему-то «воспылал любовью» начальник ветеринарной службы отряда подполковник Калманов Исаак Пинсухович. Может быть за то, что я очень любил коней. Своего «Зверка», такая кличка была у моего коня, я холил, следил за его справностью и частенько баловал сахарком. Коновод мой рядовой Воробьев тоже следил за ним, чистил его до блеска, расчесывал гриву. Видя это, подполковник Калманов улыбался и наказывал старшему ветфельдшеру комендатуры капитану Маштакову, который, кстати, являлся моим другом, чтобы он не укорачивал гриву моему коню, как это делалось во всех воинских подразделениях, где были служебные строевые лошади. При этом он наставлял
- Вы смотрите, товарищ Маштаков, не вздумайте подстричь гриву коню товарища Беляева. Вы видите, это не просто конь, а конь Алеши Поповича.
Действительно, мой Зверок, если посмотреть на картину Васнецова «Три богатыря», внешне очень смахивал на коня Алеши Поповича и мастью, и гривой.
Раз как-то разоткровенничался этот подполковник передо мной и рассказал, что до войны он несколько лет прожил в Монголии. Выращивал и делал отбор строевых коней для нашей армии и в том числе для погранвойск. При этом он заявил
- Знаете, товарищ Беляев, нас тогда только двое русских было в Монголии – я и Петров.
Я незаметно для него улыбнулся. А он продолжал увлеченно рассказывать, как они дружно жили и работали с Петровым, и что жена последнего его очень уважала.
- Бывало, увидит меня и кричит мне – Иван Петрович, Иван Петрович, заходите к нам на обед. У меня сегодня шанежки.
Рассказывал он это мне в присутствии капитана Маштакова, и вскоре об этом разговоре стало известно всем офицерам комендатуры. Смеху было много. Особенно веселили людей фразы подполковника, что «в Монголии их, русских, было только двое с Петровым» и что жена Петрова называла его Иваном Петровичем, а не Исааком Пинсуховичем, как это значилось в служебном удостоверении личности офицера. Эта расхожая фраза, о двоих «русских в Монголии», стала притчей во языцех, и долгие годы гуляла по отряду.
И еще об одной привычке этого подполковника хочу рассказать. Бывая у нас на комендатуре, он ежедневно обычно утром звонил своей жене в Ленкорань и справлялся о том, как они там живут и все ли у них в порядке. Я как-то раз, будучи на 10-ой заставе, стал невольным свидетелем одного его разговора по телефону с женой
-Сара, здравствуй! Как там у вас дела… хорошо…как наш спал ночью…хорошо…А какой у него был утром стул?...стул, говорю… Да при чем здесь табуретка, я спрашиваю, какое у него утром было говно…крутое или жидкое…Да, по научной медицине оно так называется, а ты мне про табуретку долдонишь…Сколько тебе об этом можно говорить…
Я дальше не мог слушать и, зажав рот рукой, чтобы не рассмеяться, быстренько удалился. Поблизости были солдаты и один из офицеров заставы, которые тоже слышали этот разговор и тоже, давясь от смеха, разбежались. Естественно, и об этом вскоре узнал весь отряд, и все от души смеялись.

Жизнь и служебная деятельность в высокогорье особыми приключениями не изобиловала. Однако ряд моментов мне все же запомнились. С моей точки зрения они по- своему интересны, а поэтому я хочу о них поведать.
Прежде всего, я хочу рассказать о своем коменданте подполковнике Романко, об одном случае из его жизни. Романко внешне был фигурой заметной. Рост за 180 см, в плечах, как раньше говорили, «косая сажень». В общем, богатырем был. И как говорили его сослуживцы, любил безмерно выпить спиртного и при этом не хмелел.
Как-то, будучи на сборах комендантов в отряде, он поспорил с ними, что выпьет ведро вина и будет чувствовать себя нормально. Поспорили и вечером всей компанией двинулись в буфет на железнодорожную станцию. Буфет этот работал до 12 часов ночи, что их вполне устраивало. Придя в буфет и убедившись, что кроме них никого там нет, они подошли к буфетчику и поинтересовались, есть ли у него чистое эмалированное ведро. Последний ответил утвердительно. Тогда они попросили принести его и сказали, чтобы он открывал бутылки портвейна и сливал в ведро, за все это они заплатят сполна. По их рассказам буфетчик слил в ведро более десяти бутылок портвейна, и они сказали Романко, чтобы он «приступал к делу». Последний обхватил ведро руками и стал пить. Сделав две или три передышки, он осушил его и, повернув дном кверху, поставил на стойку буфета, заявив при этом
- Расплачивайтесь, господа проигравшие.
Потом, плотненько закусив, откланялся, поднялся из-за стола и, бросив на ходу, что он пошел отдыхать, удалился из буфета.
Коменданты ещё посидели за столом, попили винца, закусили и тоже двинулись на отдых в приезжую комнату отряда. Придя на отдых, они обнаружили Романенко, спящим на койке в обмундировании и храпевшим на всю Ивановскую. Попытались его разбудить, чтобы он разделся, но из этого у них ничего не вышло. Тогда они сняли с него сапоги, брюки и, укрыв одеялом, сами тоже завалились спать.
Утром Романенко поднялся вместе со всеми, побрился, умылся и, взглянув на товарищей, с улыбкой спросил
- Ну, что, сегодня будем еще спорить?
Все засмеялись и, сказав, что спора больше не будет, т.к. их деньги он вчера все пропил, пошли на занятия. Был Романенко свежим «как огурчик», и совершенно не было заметно, что вечером он хлобыстнул целое ведро портвейна.
Насколько верен этот рассказ, я не знаю, но думаю, что это не могло быть выдумкой, и что Романенко запросто мог совершить вышеизложенное.

Ну, а теперь рассказ о других моментах и случаях, которые происходили в период моей службы на указанной выше погранкомендатуре.
На 9-й заставе, например, был обыкновенный кот-мурлыка. Это на первый взгляд обыкновенный. А вот солдаты-пограничники приучили его ходить с ними на службу, на границу. И что характерно, он проявил себя таким «бдительным пограничником», что уму непостижимо. Не со всеми он солдатами, конечно, ходил. Было там два таких парня, которые ухаживали за ним, подкармливали, ну и конечно играли. Вот с этими ребятами он и ходил ночью в наряды.
Придет наряд на место службы, расположится, замаскируется, и котик поблизости примостится. Лежит, не спит, зорко всматривается в темноту, по-своему реагируя на вдруг появляющиеся какие-то шумы, и тихим урчанием предупреждает своих друзей-пограничников о приближении посторонних.
Хлопцы рассказывали, что он чувствует приближение посторонних и дает им знать об этом значительно раньше, чем служебная собака. И, как правило, после такого сообщения, улыбаясь, добавляли
- Жаль вот только, что след еще пока не может брать как собака.
Я видел этого кота не один раз. Здоровенный был. Жил он на заставе и после увольнения тех ребят из армии. Солдаты голодным его не оставляли, но на службу он уже ни с кем не ходил. К тому же с ним приключилась беда. Он любил зимой спать в теплой духовке железной печки на заставе. Вот однажды он там и спал, за закрытой дверкой духовки. Солдатик стал растапливать печку и, когда огонь разгорелся, ушел покурить. Металлическая печка, как известно, накаляется быстро, и стала печь котика. Заверещал он благим матом, и проснувшиеся солдаты пока сообразили, откуда идут кошачьи вопли, и выпустили его из ловушки, лапки кота серьезно подгорели. Вылечили его потом, но он так и остался хромым на все четыре лапы и передвигался с трудом. Тут уж не до «пограничной службы» было. Он на кухню-то и во двор по нужде еле добирался. Вот такой был на этой заставе четверолапый друг пограничников.

На этой же погранкомендатуре произошло мое второе задержание нарушителя границы, «следовавшего» из Ирана в СССР. Задержание произошло ночью во время нашего с коноводом передвижения на конях с 10-й погранзаставы на 9-ю. У одного из горных распадков, поросшего кустарником, я, двигавшийся впереди, при свете луны заметил промелькнувшую тень, скрывшуюся за кустарником. Подав условный сигнал коноводу, остановились. Я передал ему своего коня и, вынув пистолет, ринулся к встревожившему меня кусту, отрезая на всякий случай путь от границы. Притаившись за валуном, стал прислушиваться и наблюдать за подозрительным местом. У меня нервы оказались покрепче, чем у нарушителя, и он вскоре дал о себе знать, пытаясь начать движение в наш тыл.
Ну, а в дальнейшем, как говорится, было дело техники. Задержание было произведено бесшумно, и нарушитель был доставлен на 9-ю заставу. «Матёрым» шпионом он не оказался, тем не менее - задержание есть задержание. Впоследствии, с учетом данного факта, я был награжден медалью «За отличие в охране государственной границы СССР». (Это единственный раз, когда отец рассказал, за что он был награждён государственной наградой. А вот за что в 1967 году награжден орденом «Красной 3везды», отец никогда не рассказывал, да и в воспоминаниях своих ничего об этом не написал. В статуте ордена указано, что награждение производится «за заслуги в обеспечении государственной безопасности и неприкосновенности государственной границы СССР», но мне это ничего не объясняет. Прим БСН)

Летом 1953 года я находился на 7-й погранзаставе. Ночью отдыхаю в солдатской казарме и уже утром, проснувшись, увидел, как один солдат подошел к другому, сидящему у окна и что-то писавшему солдату, и заявил
- Ты слышал, Берия-то враг народа!
Как ветром меня сдуло с койки. Коршуном я набросился на того солдатика, схватив его за гимнастерку, «грозно молвил»
- А ну, повтори, что ты сейчас сказал.
Растерявшийся солдатик, узнав меня, хотя я и был в одних трусах, заикаясь, ответил
- Товарищ старший лейтенант, это не я сказал, а по приемнику так передают…
Я метнулся в ленинскую комнату, где стоял приемник, полагая, что, видимо, ребята напали на волну антисоветской радиостанции «Голос Америки» и сейчас слушают эту передачу.
Действительно, пограничники сгрудились у приемника, из которого голос Левитана четко излагал преступную деятельность Берии. Передавалось Постановление Президиума Верховного Совета СССР и ЦК КПСС о разоблачении Берии.
Я успокоился и пошел одеваться. Муторно стало на душе. Пылкой любви к Берии у меня никогда не было. Но что он враг народа – я и подумать-то об этом не мог.
Когда я после одевания вторично зашел в ленкомнату, солдаты уже расправлялись с портретом Берии. Выкололи ему глаза, лицо разрисовали фашистской свастикой и залепили весь портрет пищевыми отходами. Мишень из него сделали и упражнялись в меткости попадания гнилой картошкой.
Связались с комендатурой и полученные известия подтвердились. Была дана команда по заставам, портреты Берии снять и уничтожить.
В моем же кабинете портрет этой сволочи висел еще до субботы. Я не хотел прерывать командировку и, возвратившись в субботу на комендатуру, сразу же ринулся в свой кабинет и сжег портрет проходимца в металлической печке, стоящей у меня в кабинете. После этого я только пошел домой. (Вот такой была тогда реакция отца на эти события. В середине 90-х мы как-то говорили с ним о Берии, и отец высказался о нём не так категорично, сейчас я понимаю, что он о нём знал больше чем я в тот момент. Прим. БСН).

Как-то на 10-ю заставу пришел председатель совета горного селения, расположенного неподалеку от заставы, и предъявил претензии начальнику в том, что его солдаты ходят к ним на пасеку и воруют мед. Причем уносят вместе с ульями. Начальник заставы пытался возразить, что такого не может быть, но председатель стоял на своем, доказывая, что больше некому воровать – «не иранцы же через границу ходят, чтобы ульи воровать».
Было доложено коменданту участка подполковнику Романенко. Последний попросил меня помочь разобраться в этом вопросе «через свои каналы», как он выразился.
Я выехал на эту заставу. Дня 3-4 я там пробыл, но данных о причастности солдат заставы к исчезновению ульев так и не получил. Не было ни малейшей зацепки, чтобы заподозрить их в этом деянии.
Тогда, посоветовавшись с председателем, решили устроить вблизи от пасеки засаду и «накрыть вора с поличным». Так и поступили. И вот где-то на вторую ночь ребята, находившиеся в засаде во главе с офицером комендатуры, увидели, как на пасеке появился медведь. Осмотрелся, понюхал один улей, второй, третий, а затем, заграбастав один из них, спокойно направился к протекающему по ущелью рядом с пасекой ручью. Разбил этот улей о камни и спокойненько стал лакомиться медом, запивая чистой горной водичкой. Здесь и пришел конец ночному грабителю. Удачной очередью из автомата он был уничтожен на месте преступления.
Все стало ясно. Тем более осмотром местности вдоль ручья были обнаружены отдельные останки ранее исчезнувших ульев.
Председатель был смущен своим несправедливым обвинением пограничников и, чтобы как-то сгладить острые углы возникшего было конфликта, подарил пограничникам два ведра прекрасного меда.
Немного из этого подарка досталось и мне, т.к. инициатором организации засады был я, хотя в самом мероприятии участия и не принимал. Ну, а мясо косолапого разбойника, пытавшегося скомпрометировать пограничников, пошло на питание личному составу заставы.

И еще один случай с медведем. На сей раз с медведем-рыболовом запомнился мне.
Приехавшие из Ленкорани офицеры комендатуры рассказали, что в пути движения стали свидетелями такой картины.
По одному из ущелий протекала небольшая горная речушка, в которой водилось много всякой рыбы. На одном из привалов они на незначительном расстоянии от себя увидели сидящего на большом валуне «господина Топтыгина», который смотрел в воду, периодически резко опускал в нее свою лапу и, что-то выхватывая, выбрасывал себе за спину. Этим что-то, как потом, оказалось, была рыба.
Но незадачливый «рыболов Топтыгин» не учел, что сидит на валуне, который со всех сторон омывается речкой. Поэтому бросаемая им за спину рыба вновь плюхалась в воду и счастливо уплывала. Через некоторое время «Михаил Топтыгин», видимо, решил посмотреть на результаты своего труда, велик ли улов. Обернулся и, ничего не обнаружив, горестно взревел от обиды.
Затем тактику лова изменил. Теперь уж, сцапав свою жертву когтистой лапой, он не швырял ее себе за спину, а подкладывал под себя на камень и придавливал. Результат незамедлительно сказался. Вскоре вокруг него уже валялось несколько расплющенных рыбок, которые он потом с удовольствием поедал.
Офицеры долго еще наблюдали за «рыболовом», а затем, не причинив косолапому никакого вреда, смеясь, продолжили свой путь в комендатуру.
Не верить им я не мог, хлопцы были солидные, не из трепачей, да и коноводы их все это подтвердили, рассказывая про этот случай своим сослуживцам.

Или вот еще эпизодик. Заместителем коменданта участка по снабжению был старший лейтенант Иван Харченко, украинец по национальности. Шалапутный был мужик и изрядный выпивоха. К тому же страшный бахвал. Любимым его изречением, когда к нему обращались с какой-либо просьбой, было: «Зробымо, як в Москви будэ».
Так вот этот «потомок Хмельницкого» как-то зимой по вьючной тропе убыл в отряд за получением денежного содержания на личный состав всей комендатуры. Получил его и, упаковав в два вещевых мешка, привьючил к лошади. Затем вместе с коноводом тронулся в обратный путь. На тяжелую дорожку, видимо, изрядно «заправился» спиртным еще в Ленкорани, а «дозаправку» производил по пути в населенных пунктах. На комендатуру они прибыли уже глубокой ночью и никто их не видел, в каком состоянии они были.
Рано утром у меня на квартире раздался телефонный звонок. Взволнованный голос Ивана просил меня срочно подойти в штаб, т.к. по его словам случилась беда.
Когда я прибежал в штаб, там уже был комендант и, естественно, указанный выше снабженец. Из путаного рассказа я уловил, что из сейфа замначтыла пропал один мешок с деньгами. Товарищи попросили меня подключиться к разбирательству и установлению «похитителя бриллиантов». Пока шло уточнение деталей, дежурный доложил коменданту, что на комендатуру прибыл местный житель и просит встречи с комендантом. Мы втроем вышли к этому человеку.
Последний, поздоровавшись с нами, заявил, что он ехал на горное пастбище и на тропе, ведущей в комендатуру, обнаружил вещмешок, засургучёванный печатями. Он подумал, что в мешке какие-то важные документы и принадлежат они пограничникам. С этими словами он подбежал к своей лошади, отвязал злополучный мешок и принес его коменданту. Увидев его, Иван вскрикнул
-Так это и есть тот самый мешок, который мы ищем!
Тут же, сорвав печати, он развязал мешок и, вытащив пачку денег, вручил их, не считая, местному жителю. Последний ошарашено смотрел на это и бессмысленно повторял одну и ту же фразу
-Вах, вах, вах! А я думал, там документы! Вах, вах, вах! А я думал, там документы…
Мы, конечно, поняли, что если бы этот товарищ знал, что в мешке не документы, а деньги, то черта с два он привез бы этот мешок на комендатуру.
Комендант потом выяснил всю подноготную этого случая, и здорово от него попало Ивану. Но в отряд о происшествии докладывать не стали. Попросили и меня, чтобы не докладывал. Учитывая, что здесь никакого «контрреволюционного преступления» нет, я пообещал инициативно вопроса не поднимать. Если же эти сведения просочатся в отряд и меня спросят по данному факту, тогда я умалчивать не стану и доложу, все как было на самом деле. На том и порешили. Но все закончилось благополучно. Со временем этот эпизод забылся, а вот всплыл только сейчас, на страницах моих воспоминаний.

И, кажется, последний момент интересного плана, относящийся к периоду моего пребывания на Калапутинской комендатуре.
На 8 пз один солдат из состава пограннаряда ночью как-то заблудился на границе и оказался на иранской территории, где и был задержан иранцами. Узнав это, командование заставы доложило в комендатуру, проинформировали меня и, естественно, сообщили в штаб погранотряда. Мы с комендантом и тремя разведчиками выехали на заставу, куда вскоре прибыли и представители отряда.
Состоялась погран-комиссарская встреча, на которой шел разговор о возвращении нашего солдата. Иранцы не сопротивлялись, привезли на встречу и нашего солдатика. Переговоры шли на иранской территории в 15-20 метрах от линии границы. Вел переговоры наш погранкомиссар с переводчиком, а мы все стояли на своей территории. И тут мой комендант, увидев удрученный вид солдата, вдруг принял стойку «смирно» и крикнул
- Рядовой, Кузьмин!
Тот вскочил и тоже, вытянувшись «в струнку», ответил
- Я вас слушаю, товарищ подполковник.
- Ко мне - продолжил комендант, и солдат, бросив на ходу «есть», переметнулся к нам и, подскочив к коменданту и взяв под козырек, доложил
- По вашему приказанию прибыл.
Иранские солдаты подрастерялись и мер к задержанию не приняли, а доложили о происшедшем своему погранкомиссару. Последний, улыбнувшись, заявил нашему представителю
- Давайте подписывать документ. Он уже у вас.
Документ подписали и, доброжелательно пожав друг другу руки, разошлись по своим территориям. Вот что значит крепкая воинская дисциплина. Получил солдат приказ от командира и беспрекословно мгновенно его выполнил, махнув рукой на все эти церемонии с передачей.

Исполняя свои служебные обязанности, я, как уже было упомянуто выше, не забывал и о художественной самодеятельности, тем более, что к нам в горы артисты не приезжали, а кинофильмы доставлялись редко. Надо было как-то веселить самих себя и жить относительно полной жизнью цивилизованного общества. Вот и развлекались таким образом.

Сын наш Миколушка уже подрос, и моя супруга также активно включилась в художественную самодеятельность. Мы с ней даже подготовили и исполнили сольный танец, который я когда-то исполнял еще в училищном ансамбле. Назывался он тогда «Ковбойский танец». Но некоторым нашим политработникам не понравилось такое название. По их мнению, ковбои – это разбойники, бандиты, и нечего, мол, пропагандировать их на сцене «социалистического искусства». Пришлось сменить «вывеску». В программу концерта он был внесен под другим названием, как «Танец с плётками». Нас с женой метаморфоза с переименованием не расстроила. Исполнили мы его во время выступления, я бы сказал, классически и имели большой успех у зрителей.

Мы уже по-настоящему вжились в коллектив высокогорной комендатуры, как появилась еще одна неприятность, я бы сказал, бытового характера. Дело в том, что нашу комендатуру расформировали, а вернее упразднили управление комендатуры. Три заставы (7-8-9) передали в состав 1-й погранкомендатуры, а две (10-11) в состав второй. Причиной послужило то, что на нашу комендатуру ни зимой, ни летом никакой транспорт не ходил. Машины летом могли продвигаться от заставы к заставе, а в управление комендатуры все доставлялось вьюками с ближайшей 9-й заставы (расстояние 3 км). Для командования отряда наше управление комендатуры являлось как бы болезненным «аппендицитом», который они благополучно и удалили. Однако моя должность оперработника не сокращалась. Нам пришлось переселиться на 9-ю заставу. Как известно, в условиях заставы, тем более высокогорной, лишнего жилья не бывает.
Разместился я с женой и сыном в одной комнатенке офицерского домика, ранее использовавшейся под складское помещение. Возможно, в нем хранились какие-то продукты, т.к. мышей там было тьма-тьмущая. Ночью эти разбойники лазали даже по нашей койке, и супруга в мое отсутствие спала при зажженной лампе, т.к. боялась, что мыши могут забраться на спящего ребенка и покусать ему личико. Вот в таких условиях пришлось жить. Удобств, конечно, никаких. Но что делать? Такова пограничная жизнь у тысяч семей офицеров границы. И мы потихоньку приспособились. Жили дружно, а наш сын Миколка вскоре стал общим любимцем личного состава заставы. Детей других не было.
Начальник заставы лейтенант Иван Рыльков был холостяк. Его замполит лейтенант Хафизов и общий заместитель лейтенант Володченков хотя и были женаты, но детей у них пока не было. Солдаты частенько забавлялись с моим сыном. Таскали его на конюшню, катали верхом на лошадях, ну и в казарме у них он был «своим человеком».
Сделали они ему деревянное ружье и ставили с собой в строй при проведении ежедневного боевого расчёта.
Один раз при проведении боевого расчета лейтенант Рыльков, заметив стоящего в строю на фланге моего сына с деревянной винтовкой, выкликнул его фамилию
-Рядовой, Беляев!
Солдаты стали нашептывать моему сыну, чтобы он громко ответил – «Я!», что последний и сделал.
-Заступаете в наряд часовым по заставе с 20:00! - продолжал начальник заставы, и наш Миколушка опять по наущению солдат бодро ответил: «Есть!». По шеренгам прошелестел сдержанный смешок, а затем солдаты, увидев, что и начальник заставы улыбается, дружно засмеялись. Лейтенант Рыльков потом сфотографировался с нашим сыном, и мы это фото бережем и сейчас, как память тех трудных, но добрых в воспоминаниях лет.
Бывая с солдатами, Миколка многое воспринимал от них как хорошее, так и не совсем хорошее, что допускалось отдельными по неосторожности во время работы на конюшне. Так, играя со своими игрушками, он иногда, увлекшись, допускал нелитературное словечко. Пришлось терпеливо отучать его от этого, пополняя его словарный запас литературно незапрещенными словами и выражениями.

Проживая на 9-й заставе, мы во всю силу испытали на себе мощь периодически дующего из Ирана ветра «Гермич». Я-то с ним знаком был давно, т.к. еще, будучи на комендатуре и часто бывая в командировках, испытал его, как говорится, «на своей шкуре».
Сейчас припоминаю один смешной случай. Как-то мы с комендантом участка майором Елкиным прибыли на 9-ю заставу, где в это время находился представитель политотдела отряда майор Прокопченко. Собрались идти на обед, а его нет. В это время внезапно налетел «Гермич». Дежурный по заставе нам подсказал, что «товарищ майор собирались сходить в туалет». Кстати сказать, так называемый туалет представлял собой сбитую деревянную коробку, какие обычно применяются в сельской местности, висящую над пропастью, дверь которой открывалась в сторону Ирана. Задувавший с большой силой «Гермич» не давал возможности открывать эту дверь, просто не хватало сил.
Предположив, что наш «исчезнувший» майор находится сейчас именно в туалете, комендант участка отдал команду солдатам выручать «попавшего в беду» человека. Солдаты, соединив себя, друг с другом веревкой, по натянутым от помещения к помещению, в том числе и к туалету, канатам стали осторожно продвигаться к заветному объекту. Через некоторое время они притащили в дежурную комнату до полусмерти перепуганного майора.
Немного отдышавшись и придя в себя, Прокопенко с расстановкой заговорил
-Сколько раз говорил себе, дураку, не ездить на вашу комендатуру. Нет, все-таки поехал. И вот результат – чуть богу душу не отдал, сидя в этой ходящей ходуном коробке. Нет… Сюда я больше не ездок…
Услышав эту тираду, я сразу вспомнил Грибоедовское «Горе от ума», где Чацкий в заключительной стадии произносит:
-«…Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,
Где оскорбленному есть чувству уголок!...
Карету мне, карету!...»

Вот в таком «курортном» местечке мне с семьей приходилось жить. И ничего. Выжили. И на судьбу не обижаемся.

Жизнь шла своим чередом. Мои руководители, видимо, сочли мое пребывание в высокогорье достаточным и стали подумывать о моем перемещении с гор. Случай такой вскоре представился. После окончания срока пребывания за границей к нам в отдел прибыл оперработник капитан Шнырев Иван Федотович. Вот его и направили принимать участок у меня. Я же должен был заменить в Астаринской комендатуре ст. лейтенанта Грачева Ванюшу, моего хорошего друга, который переводился по службе в г. Баку.
Участок я сдал быстро, и мы с Фалиной Сергеевной вновь приступили к выполнению команды: «Седлай коней». Опять верхами, теперь уже вдоль границы, от заставы к заставе, вниз, в «заветный город» Астару.
Добрались, в основном, благополучно. Благо на каждой заставе можно было остановиться, отдохнуть и при необходимости перекусить.

Из вновь приобретенных на Калапутинской заставе друзей в горах остались только двое – Пасечник Леонид Иванович и Рыльков Ваня. С Леонидом мы переписываемся и сейчас. Он проживает в г. Новошахтинске Ростовской области. Беда с ним случилась. Отняли ему одну ногу выше колена, да и всяких болезней целая куча. Пенсия небольшая, мучается мужик, и я, к сожалению, ничем помочь ему не могу.
Остальные товарищи разъехались кто куда, ещё сразу же после расформирования комендатуры. Где они сейчас – сказать не могу. Слышал об отдельных, где они в то далекое время проживали. Федя Маштаков в Казахстане. Сосед мой по квартире Гаджиев Гаджи жил в одном из районов Азербайджана, работал в милиции. Василий Лесков - в Москве, ему ампутировали ногу, фронтовые ранения впоследствии сказались. О других товарищах ничего не знаю.

[hor117]

Жизненно, интересно, спасибо!

[Беляев Сергей Николаевич]

Спасибо. Надеюсь продолжения воспоминаний также будут Вам интересны.